Предлагаем вниманию читателей еще одну главу из книги «Каменец-Литовск, заставы и колонии», написанной жившими когда-то в нашем городе евреями. Эта глава – воспоминания Дворы Рудницкой-Зингер, одной из немногих евреев Каменца, уцелевших в Холокосте. Текст перевела с английского Анастасия Онискевич. Печатается с сокращениями.
…Настоящий ад начался, когда в 1941 году разразилась война. В первый же день около 6 часов вечера несколько бронированных машин и танков остановились в центре Каменца. Немцы потребовали прислать несколько человек, которые могли бы служить посредниками между ними и евреями, а также туалетное мыло, шоколад, кофе и другие вещи, которые были собраны. Они также потребовали 100 человек для работы. Никто не знал, для какой именно.
Потом прибыли эсэсовцы с собаками, и вскоре послышались звуки ударов, крики и вопли женщин и детей. Немцы ходили от двери к двери, вытаскивали еврейских мужчин и собирали их в центре города у водокачки. Затем их впихнули в грузовик и увезли из города.
Вечером, когда мужчины, которых утром забрали на работу, вернулись, мелькнула надежда, что и те, кого схватили днем, тоже вернутся. К сожалению, о них больше ничего не было слышно. Единственную весточку принесли крестьяне из соседних деревень: они рассказали, что евреев отвезли в лес за городом и расстреляли.
Дни проходили в неопределенности. Никто не знал, что принесет следующее утро. Нам приказали надеть желтые повязки, чтобы отличать евреев от христиан. А потом депортировали. От депортации освободили лишь семьи тех, кто был нужен немцам для работы. Каждому еврею разрешалось взять с собой только 15 кг багажа.
И вот, полных ужаса, нас привезли в гетто в Пружаны. Там нами занялся Юденрат. Кто мог работать, тот шел на работу. Некоторые были посланы Юденратом работать на немцев за пределами гетто и торговали продуктами, которые доставлялись нам контрабандой. Но многие из наших земляков тайно покинули Пружаны и незаметно вернулись в Каменец. Моя мама тоже тайком покинула гетто в повозке, запряженной лошадьми, и в сопровождении христианина сумела вернуться в Каменец. Ее целью было узнать, стоит ли нам возвращаться. Вернувшись, она произнесла решительно: «Мы не поедем». За несколько недель до нашей депортации из Пружанского гетто мы узнали, что все евреи из Каменца были вывезены и убиты.
Затем началась ликвидация и Пружанского гетто. Всего выехало четыре транспорта с депортированными. Мы были в третьем транспорте. В ночь перед депортацией отец собрал нас в комнате. Со слезами на глазах он показал нам четыре флакона с ядом, которые достал у знакомого аптекаря. Он сказал, что нас отправят в лагерь, где мы будем очень тяжело работать, и если будем получать достаточно еды, то, с Божьей помощью, сможем выжить. Мы не знали тогда о газовых камерах и крематориях, но знали о больших ямах, где людей расстреливали и хоронили – некоторых еще живыми. Отец сказал нам пить яд только в случае ранения, чтобы не быть похороненными заживо.
Нас погрузили в железнодорожные вагоны для перевозки скота, с маленьким решетчатым окном, в каждом вагоне от 50 до 75 человек, и закрыли за нами двери. Так началось это мрачное путешествие. Негде было позаботиться о физиологических потребностях. Экскременты упаковывали в бумагу или тряпки и выталкивали через решетчатое окно. Спустя несколько мучительных дней поезд остановился и двери открылись. Мы услышали крик «раус» (выходи). Сразу же мужчин отделили от женщин, нам приказали выстроиться в линию. Дети остались с мамами. Мой младший брат Завеле был довольно высоким для своего возраста, и мы решили, что он должен стоять рядом с отцом. Не получилось: брата отправили в группу стариков и детей, а отца – в другую группу. Мы потрясенно смотрели на происходящее, но ничего не могли сделать. Женщин отправили в женский лагерь в Аушвиц-Биркенау, а мужчин – в мужской.
Нас привели в баню. Там нас постригли, нанесли татуировку с номером. В качестве одежды выдали тряпки. В темноте нас загнали в кирпичное здание с узкими проходами. Кроватями служили нары из кирпича, покрытые деревянными досками. Они были построены в несколько ярусов. Те, кому доставались верхние койки, считались счастливчиками, потому что наверху воздух был немного свежее. На кроватях лежали два мешка, набитые соломой, и несколько нитяных одеял. Четыре, пять, а иногда и шесть женщин лежали на одной кровати, растянувшись во все стороны.
Одна из девушек из нашего транспорта получила рубашку, полную вшей. Она хотела выбросить ее, но кто-то сказал ей: «Не делай этого, дитя. У тебя не будет другой, и ты замерзнешь. Здесь полно вшей, на каждом шагу – даже в чистых вещах». Мы повернули головы в сторону голоса, и увидели женщину. Она выглядела старой и костлявой. От нее мы узнали о высоких, торчащих трубах, из которых днем и ночью валил дым. Там сжигали тела евреев, тела наших близких. Всякий раз, когда по дороге на работу или с работы мы видели прибывающий транспорт, мы знали, что в печах крематориев снова запылает огонь и из труб снова пойдет дым. В то время транспорты прибывали так часто, что дым поднимался непрерывно, днем и ночью.
Каждый день перед рассветом нас будили свистками, выстраивали перед «блоком», и в сырости раннего утра мы ждали эсэсовцев, которые проходили через ворота и пересчитывали людей. Тех, кто умер ночью, также вытаскивали наружу и укладывали рядом с шеренгой заключенных. Убедившись, что цифры верны, нас вели на работу.
Однажды после работы одна из наших девушек почувствовала себя настолько слабой, что не могла идти. Тем не менее ее нужно было вернуть в лагерь, живой или мертвой. Ее положили на деревянные носилки, и четыре девушки вызвались их нести. Я была одной из четырех. До лагеря было несколько километров, и вскоре я почувствовала усталость. Я спросила капо, не может ли она заменить меня на время кем-ни будь другим. Тогда капо сказала эсэсовцу, чтобы он спустил на меня свою собаку: тот спустил собаку на чуть-чуть, чтобы она могла рвать мою одежду. Тогда я забыла об усталости, и страх понес меня дальше.
Позже я попала в рабочую бригаду, которая занималась осушением болот. Мы брали песок с одного места и на деревянных тачках перевозили его на болото, чтобы засыпать его. В то время я сильно болела дизентерией и лихорадкой. Мои руки, нос и губы пострадали от мороза, и на них образовались твердые корки. Они трескались, и в трещинах была видна сырая плоть. Я и сама понимала, насколько ужасен и нечеловечен мой вид. Вокруг было достаточно скелетов, и я была одним из них. Единственное, что заставляло меня держаться за жизнь, это мысль, что мой отец жив – в мужском лагере в Освенциме. Знакомый из Пружан сказал мне об этом по дороге на работу.
И я встретила своего отца после трех месяцев пребывания в лагере. Он был в трудовой бригаде, которая приехала на работу в женский лагерь. Они должны были делать ремонт в бараке, где жили капо. Отец, зная, что я здесь, искал меня и рассматривал каждую женщину. Две девушки, работавшие в лагере, занесли кровать в барак, в котором он работал, и у него появилась возможность попросить их найти меня. Вечером девушки пришли к нам в блок и сказали, где работает мой отец. Он передал через них, что, если сможет остаться в лагере на следующий день, то будет на том же месте. Я решила притвориться больной и остаться в лагере, не задумываясь о возможных последствиях. Время от времени в блок приходили немцы для проверки, и тех, кто не работал, отправляли в газовые камеры. Нам запрещалось заходить в зону, где работал мой отец, но у меня была единственная мысль – увидеть его. В первый раз я вышла утром, но не увидела его. Потом пошла в полдень, и опять безрезультатно. После обеда пошла еще раз и увидела отца, который толкал тачку с известью. Его сопровождал эсэсовец с винтовкой. Отец посмотрел на меня и продолжил идти. Не зная, увижу ли его снова, я позвала его: «Тейт». Немец спросил моего отца, что происходит. Тот ответил, что я назвала его отцом, но он не узнает меня.
На мгновение что-то человеческое проявилось в молодом эсэсовце. Он сказал, что его отец тоже когда-то не узнал свою дочь, и разрешил нам поговорить. Мы вошли в одно из зданий, а немец стоял на страже. Я стояла лицом к лицу с отцом, который узнал меня только после того, как поговорил со мной. После этого я много раз встречала его по дороге на работу, пока их группа не закончила работу в женском лагере. Эти встречи возродили у меня волю к жизни. Когда с приближением фронта нас начали перенаправлять из одного лагеря в другой, я потеряла с отцом всякую связь.
Когда пришло освобождение, мы стали искать выживших родственников. Я некоторое время бродила по еврейским общинным центрам, образовавшимся после войны, но не нашла ни отца, ни еще кого-либо из нашей семьи. Потом в Италии я вышла замуж за человека, пережившего Холокост, и мы вместе уехали в Израиль. И только там я узнала от мужчины, который был вместе с моим отцом в последнем лагере, что он, переживший ад Освенцима и других лагерей, умер от голода за месяц до освобождения.
1" />
